— Ну, мистер Буш? — Хорнблауэр надеялся, что его ледяной тон остановит Буша.
— Это неправда, сэр.
Есть серьезные недостатки в том, что служишь так близко от дома. Это значит, что через какие-то два-три месяца флот прочитает отчеты в «Вестнике» или в газетах, а люди на удивление чувствительны ко всему, что о них пишется. Это может пагубно сказаться на дисциплине, и Хорнблауэр хотел в зародыше пресечь такую возможность.
— Будьте добры объясниться, мистер Буш. Буш был непробиваем. Он упрямо повторил: — Это неправда, сэр.
— Что неправда? Вы хотите сказать, это не был пятидюймовый снаряд?
— Нет, сэр. Это…
— Вы хотите сказать, он не причинил значительного ущерба рангоуту и такелажу?
— Конечно, причинил, сэр, но…
— Может быть вы хотите сказать, что на самом деле снаряд взорвался?
— О нет, сэр. Я…
— Тогда я решительно не понимаю, чем вы недовольны, мистер Буш.
Крайне неприятно было мучить мистера Буша резкостью и сарказмом, но сделать это было необходимо. Однако Буш не сдавался.
— Это неправда, сэр. Это нечестно. Это нечестно по отношению к вам, сэр, и по отношению к кораблю,
— Чепуха, мистер Буш. Кто мы, по вашему мнению? Актрисы? Политики? Мы королевские офицеры, мистер Буш, мы должны исполнять свой долг, не думая ни о чем другом. Прошу вас, мистер Буш, впредь никогда так со мной не говорить.
Буш смотрел на него ошалело, но с тем же упорством.
— Это нечестно, сэр.
— Вы слышали мой приказ, мистер Буш? Я не желаю больше об этом слышать. Попрошу вас немедленно покинуть мою каюту.
Ужасно было видеть, как Буш поплелся прочь, обиженный и подавленный. Вся беда в том, что у Буша нет воображения: он не может увидеть дело с другой стороны. Хорнблауэр мог — он мог вообразить слова, которые написал бы, если б решил сделать, как хотел Буш. «Снаряд упал на палубу и я своими собственными руками загасил запал в тот самый момент, когда снаряд должен был взорваться». Не мог он написать такой фразы. Не мог он таким образом добиваться чьего-то расположения. А главное, он сам презирал бы тех, кто потерпит человека, способного написать такую фразу. Если по случайности его дела не говорят сами за себя, он о них говорить не будет. Самовосхваление претило ему, и он сказал себе, что дело не во вкусе, что решение было взвешенное и направлено на благо службы, и что в этом смысле он проявил не больше воображения, чем Буш.
И тут же поймал себя на лжи. Все это самообман, отказ смотреть правде в лицо. Он льстил себе, утверждая, будто у него не больше воображения, чем у Буша — воображения, возможно, больше, а вот мужества — гораздо меньше. Буш не подозревал о тошнотворном страхе, накатившем на Хорнблауэра в ту секунду, когда упал снаряд. Буш не знал, что его обожаемый капитан тогда представил себе, как разлетается в кровавые клочья, что сердце его почти перестало биться — сердце труса. Откуда Бушу знать, что такое страх, и он не поверит, что его капитану знакомо это чувство. А значит, Буш никогда не поймет, почему Хорнблауэр обошел в отчете инцидент со снарядом и почему так разозлился, стоило о нем заговорить. Но Хорнблауэр знал, и догадался бы раньше, если б заставил себя взглянуть правде в глаза.
На шканцах послышались громкие приказы, зашлепали по доскам босые ноги, зашуршали по древесине веревки — «Отчаянный» изменил курс. Хорнблауэр встал, желая узнать, что там такое происходит без его ведома. В дверях каюты он столкнулся с Янгом.
— Флагман сигналит, сэр. «Отчаянному» явиться к главнокомандующему.
— Спасибо.
На шканцах Буш отдал честь.
— Я повернул судно, как только мы прочитали приказ, сэр, — объяснил он.
— Очень хорошо, мистер Буш.
Если главнокомандующий требует к себе корабль, действовать надо немедленно, не дожидаясь даже, пока позовут капитана.
— Я подтвердил сигнал, сэр.
— Очень хорошо, мистер Буш.
«Отчаянный» повернулся к Бресту кормой, и, с ветром на раковине, бежал по морю, прочь от Франции. Видимо, у главнокомандующего были веские причины отозвать самого дальнего своего часового. Он позвал судно, а не только капитана. Это предвещало нечто серьезное.
Буш построил команду по стойке «смирно», чтоб отдать честь флагману Паркера, флагману Прибрежной эскадры.
— Надеюсь, у него есть судно не хуже нашего, чтоб нас заменить, сэр, — сказал Буш. Видимо, он, подобно своему капитану, предчувствовал, что они надолго покидают Ируазу.
— Без сомненья, — ответил Хорнблауэр. Его порадовало, что Буш не держит зла за недавнюю выволочку. Конечно, бодрила уже сама смена обстановки, но Хорнблауэр во внезапном озарении понял, что Буш, всю жизнь сносивший причуды ветра и погоды, сумел философски отнестись и к непредсказуемым причудам своего капитана.
Они были в открытом море, в безбрежной Атлантике. На горизонте в строгом порядке выстроились марсели — это Ла-Маншский флот, чьи люди и пушки не дают Бонапарту поднять трехцветный флаг над Виндзорским замком.
— Главнокомандующий сигналит, сэр. Наши позывные. «Подойдите на расстояние окрика».
— Подтвердите. Мистер Провс, возьмите азимут, пожалуйста.
Приятная маленькая задачка: «Ирландия» идет в бейдевинд под малыми парусами, а «Отчаянный» — под всеми парусами в бакштаг — надо выбрать курс, чтоб потратить как можно меньше времени. С Провсом Хорнблауэр посоветовался исключительно, чтоб сделать ему приятное — он твердо намеревался выполнить маневр, полагаясь только на свой глазомер. По его приказу рулевые повернули штурвал, и «Отчаянный» начал сходиться с «Ирландией».
— Мистер Буш, приготовьтесь привести судно к ветру.
— Есть, сэр.
Большой фрегат шел в кильватере «Ирландии». Хорнблауэр смотрел на него не отрываясь. Это был «Неустанный», некогда знаменитый фрегат Пелью — корабль, на котором Хорнблауэр пережил мичманом несколько увлекательных лет. Он и не подозревал, что «Неустанный» присоединился к Ла-Маншскому флоту. Три фрегата, следовавшие за «Неустанным», он узнал сразу: «Медуза», «Быстроходный», «Амфион» — все три ветераны Ла-Маншского флота. По фалам «Ирландии» побежали флажки.
— «Всем капитанам», сэр!
— Спустите шлюпку, мистер Буш.
Еще один пример, какой хороший слуга Доути — он появился на шканцах с плащом и шпагой через несколько минут после сигнала. Крайне желательно было спустить шлюпку не позже, а лучше даже быстрее, чем это сделают на фрегатах, хотя в результате Хорнблауэру дольше придется выносить качку в шлюпке, пока старшие капитаны поднимутся на борт «Ирландии». Однако мысль о явно намечающейся новой и спешной операции помогла Хорнблауэру выдержать испытание.
В каюте «Ирландии» представлять пришлось только двоих: Хорнблауэра капитану Грэму Муру с «Неустанного». Мур оказался необычайно красивым рослым шотландцем — Хорнблауэр слышал когда-то, что он брат сэра Джона Мура, одного из самых многообещающих армейских генералов. Остальных Хорнблауэр знал: Гор с «Медузы», Хэммонд с «Быстроходного», Саттон с «Амфиона». Корнваллис сидел спиной к большому кормовому окну, Коллинз — слева от него, а пять капитанов — напротив.
— Не станем терять время, джентльмены, — сказал Корнваллис. — Капитан Мур привез мне депеши из Лондона, и мы должны действовать немедленно.
Как бы противореча собственным словам, он секунду или две переводил добрые голубые глаза с одного капитана на другого и лишь потом перешел к объяснениям.
— Наш посол в Мадриде… — начал он. Все зашевелились — с самого начала войны флот ждал, что Испания вновь станет союзницей Франции. Корнваллис говорил быстро, но не пропуская ничего существенного. Британским агентам в Мадриде стало известно содержание секретных пунктов в соглашении о перемирии, заключенном Францией и Испанией в Сан-Ильдефонсо. Открытие это подтвердило давнишние опасения. В соответствии с этими пунктами Испания должна объявить войну Англии по первому требованию со стороны Франции, а до тех пор — ежемесячно выплачивать французской казне по миллиону франков.
— Миллион франков в месяц золотом и серебром, Джентльмены, — сказал Корнваллис. Бонапарту постоянно не хватало денег на военные расходы; Испания могла их ему предоставить за счет рудников в Мексике и Перу. Каждый месяц наполненные слитками фургоны шли во Францию через Пиренейские перевалы. Каждый год испанская эскадра везла сокровища из Америки в Кадис.